«Блиновский пассаж» (кратко «Блиновка») на улице Рождественской был построен в 1876–1878 годы по проекту петербургского архитектора Александра Бруни и первоначально планировался как доходный дом, но специфического характера. В аренду сдавалось жильё, расположенное на верхнем этаже. Остальное занимали торгово-деловые помещения: ресторан, конторы, банки, телеграф. В этом же доме отмечали отъезд Горького в ссылку. После революции комнаты последнего этажа заселили нуждающимися жильцами, а в 80-е передали Союзу художников СССР под мастерские.
Блиновы — нижегородские меценаты, или почему галерея называется «Блиновка»
Знаменитые Блиновы были крепостными помещика Репнина, дворянина Балахнинского уезда. В первой половине XIX века он подписал братьям «вольную». Старший Фёдор уже в 50-ые годы стал зажиточным купцом и владел тремя пароходами, а в 1875 был принят в гильдию, правда, за нежелание отказываться от старообрядческой веры его причислили к «торгующим на временных правах».
Сперва Фёдор брался за некрупные подряды по перевозкам соли, но вскоре, разбогатев, стал торговать и хлебом. Технические новшества ему импонировали. На своих судах он начал использовать паровую тягу вместо бурлацкой лямки, делал пожертвования на устройство водопровода и телефонной связи в Нижнем Новгороде.
Размер капитала младших Блиновых — Аристарха и Николая — был не таким крупным, как у старшего брата. В складчину братья построили на Софроновской площади (ныне — площадь Маркина) доходный дом, представляющий собой крытую галерею и имеющий несколько выходов на все стороны света. К началу XX века здесь размещалось около шестидесяти магазинов и лавок, портретная, два трактира и гостиничные номера.
«Блиновский пассаж» снаружи и изнутри
Соседствовали с доходным домом торговые биржи, а также две церкви Святых бессребреников Козьмы и Демьяна, впоследствии разрушенные. В центре площади разбили сквер с фонтаном. Помещения внутри дома были однородны по планировке и сгруппированы вокруг длинных коридоров — галерей.
Пассаж был построен в популярном тогда неорусском стиле, который обращался к традициям древнерусского зодчества и народного искусства. Некоторые элементы были заимствованы из византийской архитектуры. Для отделки карнизов, арок и углов использовался лекальный кирпич, изготовленный по специальным рисункам и среди каменщиков называемый «штучным набором». Фасад украшали ширинки — углубления с резными украшениями в стене штучного набора. Машикули (навесные бойницы) в мансардном этаже отсылали к традициям русской крепостной архитектуры.
Союзу художников верхний этаж с машикулями был передан в середине 80-х. Художники заезжали в мастерские постепенно, и ещё долго сама галерея пятого этажа оставалась необустроенным ничьим пространством. Вдоль стен стояли лари, оставшиеся от прошлых жильцов, тёмный коридор с низкими потолками создавал зловещее впечатление. Легенды о разнообразных призраках «Блиновского пассажа» долго передавались из уст в уста, а в январе 2012 некое «привидение» даже попало на камеры Центра занятости населения, расположенного на первом этаже пассажа.
С миру по нитке. Открытие экспозиции
В 2014 году совместными усилиями художников решено было организовать в жутковатом коридоре постоянную выставку. Каждый художник самостоятельно оформил пространство снаружи своей мастерской: кто-то повесил картины на продажу, кто-то украсил дверь декупажем, кто-то нарисовал разноцветный коврик на каменном полу. Пространство оказалось полифоническим и многожанровым. Елена Широкова рисует по ткани, Леонид Колосов пишет маслом, Юрий Макаренков создаёт поразительно реалистичные акварели. Есть в «Блиновке» и скульпторы, и ювелиры. Почётное место в галерее занимают старая печатная машинка и 19-литровая стеклянная бутыль для сбора пожертвований на краски художникам. Галерейная планировка здания создаёт особое впечатление: «Блиновка» линейна. Экспозиция длиной в несколько десятков шагов, проходить её нужно, двигаясь всё время прямо.
Галерея открыта с 7 утра до 8 вечера. Вход свободный. Несмотря на сложные бытовые условия, художники проводят здесь большую часть времени, радушно встречают гостей, рассказывают посетителям о своих произведениях и жизни «Блиновки». Кроме галереи, в здании работают медицинский центр, квеструм, юридическая контора, SPA-салон и фитнес-клуб — пассаж сохраняет торгово-деловой характер более чем на протяжении века.
В мастерской Леонида Колосова. Воздушный Нижний
Леонид Александрович Колосов родился в 1957 году в селе Сорокино Тюменской области. Окончил Одесское театрально-художественное училище, работал художником-декоратором Нижегородского ТЮЗ. Участник городских, областных, всероссийских и зарубежных выставок (Бельгия, Германия, Чехословакия, Англия, Канада, Испания). Член Союза театральных деятелей России, член Международного союза художников, член Союза художников России.
Много-много лет назад алкоголики принесли мне иконы: Владимирская икона, Казанская Божья Матерь, — видимо, хотели на бутылку заработать. Так иконы у меня и остались.
Все старинные часы у меня раньше били, это для иностранцев особенно было интересно. Потом я часы перевесил, и они перестали работать. Всё это атрибутика. Если бы была возможность всё старыми какими-то удивительными предметами заставить, здесь было бы всё заставлено, картины бы некуда было вешать. Старые вещи заставляют задуматься, помечтать, несут необычную энергетику, что-то трогательное.
Тут и кухня, и всё, как иначе, когда целыми днями сидишь-работаешь. Надо, чтоб были какие-то условия комфорта. Враньё, что всё говорят: художник должен быть голодный, холодный и прочее, нет, должен быть быт обязательно. Зимой холод идёт со второго этажа.
Крыша, бывает, протекает. У нас лёд набивается, мастера ходят, чистят, лёд сбивают, продырявливают крышу, приходится выходить, герметизировать.
На втором этаже у меня бардак. Когда-то там был камин, живой огонь, жарили, парили, собирались, стихи читали зимними вечерами, когда вьюга, снег, метель. А сейчас у меня там цветы, гербарий. Приберусь раз в месяц — потом всё опять захламляется. Хаос творческий. Всё требует то ремонта, то ещё чего-то. Потолки надо делать. С возрастом самым главным становятся здоровье и время. Времени нехватка катастрофическая.
Когда я только приехал сюда, всё было ободрано, пол в жутчайшем состоянии с огромными щелями и дырами. Обычный процесс: быт налаживаешь, потихоньку натаскиваешь всякого хлама, получается вот такое пространство своё, в котором можешь работать.
Некоторые сюжеты (8-9 работ) у меня связаны с образом озера Светлояр и переосмыслением рассказов Афоншина. У него очень сложный язык. Он сам местный, родился в Поветлужье, жил, работал. Например, его «Сказ о яростном олене» пришлось немного переделать: олень спас наших воинов от голодной смерти, и они его, получается, съели, за счёт этого выжили, а я не могу это нарисовать. Пришлось переделать. Космический олень на рогах бережёт град-Китеж, а внизу татары.
Про картины всегда трудно рассказывать. Это же такие небольшие фантазии. Это другой язык. Но всё равно отталкиваюсь от нашей родной природы: реки, озёра, леса наши. А конкретно рассказывать, что-то объяснять… Самому очень сложно. Вот искусствоведы хорошо сочиняют, придумывают, могут рассказать.
Фантазии… Деревья одушевлённые. Хоблёвка. Сто километров от Нижнего, гороховецкая сторона. Река Клязьма, дали, просторы, звери гуляют дикие. Домики даже живут, и звери, и прочие, прочие. Мы же все отталкиваемся от своего внутреннего мира.
Живопись продаётся очень сложно, случайно. В этом нет заработка. Здесь есть чистое творчество, наслаждение процессом, конечным результатом. Очень сложно тут живут, по-разному. Я здесь каждый день работаю, другие приходят изредка. Здесь хочется быть, всё здесь, вся жизнь проходит.
Заказ приходится делать. Профессия такая: не бывает, чтоб «сам наслаждайся», люди просят — что-то делаешь на заказ. Роспись в каком-нибудь особняке, портреты, кто-то хочет домой картину, чтобы совпадала с заказчиком мировоззрением, ощущением.
Холодильники я не крашу, арбузы по воде не пускаю — всякой ерундой не занимаюсь. Современное искусство — искусства там нет. Каждый человек может придумать, не надо образования даже, хочешь приклеить что-то — и всё на этом, и говоришь, что это искусство. Печально, что идёт разрушение настоящего творчества современностью грубой, неграмотной, необразованной.
Молодёжь интересуется, приходит, они тоже загораются, им хочется что-то сделать, создать. Везде им хочется быть. А мы уже немного уходим.
Вдохновляюсь людьми, которые приходят. Большие толчки в творчестве — от зрителя. И хочется что-то вдруг создать, нарисовать, увидеть.
Родился я в Тюмени, но мои родители рискнули переехать в Крым. Я в Одессе учился. Сюда я впервые прилетел самолётом: город был закрытый, мрачный, военный. Мороз был небольшой, лежал снег. Я прошёлся по Кремлю, увидел эти просторы — и влюбился в Нижний, в его природу. Раньше распределения были после учёбы. У меня были варианты на выбор: или Прибалтика, или Киев. А я сказал, хочу в Нижний. Куда-то там в Россию, город закрытый, мрачный, зима постоянно. А ты даже мог сговориться и остаться в Одессе.
В нижегородском оперном театре я взял несколько справок, что оперный театр не может без меня обойтись, и меня отправили именно сюда на работу. Я был художником-декоратором, потом ушёл в ТЮЗ. Театр — это как бабочка однодневка. Над спектаклем ты можешь работать месяц, два, три. Сочинять, шить костюмы, а спектакль может идти полгода-год, а потом все адские труды — костюмы, декорации — списывают и выбрасывают. Это оказалось для меня пустым занятием. В 2003 году я решил заниматься только живописью. Это душу греет, это своё. А театр — это коллективное творчество, значит, ничьё. Кухня театральная, если ты её знаешь, она не такая хорошая, не такая чистая.
В Нижнем остался и ни разу не жалел. Я обожаю наш город, нашу природу, здесь у меня всё началось, дети родились.
Город пишу. Тоже сказочный, немножко другой.
Мой Нижний — воздушный, у меня всё с воздухом связано. Туман — что-то такое очень нежное, красивое, сиренево-голубое, нисколько не мрачное.
Юрий Макаренков: «Каждая веточка важна»
Юрий Николаевич Макаренков родился в Горьком в 1942 году. Окончил ЛВХПУ им. В. И. Мухиной. График. Работает в жанре пейзажа. Член Союза художников России. Экспонент зональных («Большая Волга», 1985, 1998, 2003), всероссийских (Москва, 1985, 1988) художественных выставок. Персональные выставки: Н. Новгород: 1994, 2002. Преподавал в Народной изостудии ДК ГАЗ с 1975 по 1985 год.
Я работал на автозаводе дизайнером. Принимал участие в разработке четырнадцатой «Чайки». Бордовую «Чайку» подарили Брежневу. Я занимался больше эргономикой. В 88 году я ушёл оттуда. Чем только ни занимался: и велосипедами детскими, и игрушками. Десять лет я работал руководителем изостудии. Но это каторга. Надо на весь мир смотреть глазами ученика, чтобы его понять. Не своё ему навязывать, а развить то, что в нём есть.
Я занимался созданием краеведческого музея в Семёнове. Это край старообрядцев.
С тех времён у меня в мастерской занимают своё место голубец — старообрядческий намогильный крест — и чётки из кожи и дерева. Эти чётки у меня пытался купить то ли швед, то ли датчанин, привели его мне, по-русски не понимает, сто долларов суёт мне.
У нас была выставка «Большая Волга», мои три работы туда взяли. Московские чинуши графику смотрят после живописи. «Это чё, — сидит с кружкой пива, — пастель, что ли? Ну-ка давай поближе». Тётка какая-то доедает чебурек. У них обед был после живописи. «Ну, зимы у тебя шикарные, мы их возьмём, вот эти три работы». Больше ни у кого на ярмарке ничего не купили.
Я не люблю масло. Пока я был студентом, нас водили в запасники Русского музея, директор специально приглашал студентов. Я там насмотрелся акварелей XIX-XX века, фамилий художников не знаю и не помню, но сами картины навсегда остались в памяти.
Мне нравится делать именно так, чтобы в людях проснулись чувства сохранить ту красоту, которая есть. Пишу я с натуры. Вот старица реки Оки у деревни Лисёнки. Был смурной день, и растения у берегов напоминали иней. Деревья эти старые, тополя, осокори…
Сейчас картинками не выживешь. Жил продажей акварелей, а сейчас обнищали все, никто никогда ничего не покупает. А я над каждой сижу месяц-два. Белилами я не пользуюсь, это всё бумага. Стопроцентный хлопок. Акварель «Ленинград». Современные ребята мажут пейзаж: три палки поставят, вроде как деревья. А души нет. А на природе и веточка каждая важна.
Дом старый, потолки низкие, но я привык. Чтобы не ездить по пробкам с Автозавода (у меня квартира там) приезжаю сюда в воскресенье в обед, а уезжаю в следующую субботу утром. И всю неделю я тут. Да, я здесь живу. Сваришь себе на неделю супа, каши.
В мастерскую я привёз сохранившуюся с мальчишества коллекцию пуль и гильз. А потом как-то у меня купили генералы РУБОП осенний триптих Печёрского монастыря. Один со мной познакомиться захотел, явился сюда, говорит: «За хранение боеприпасов сесть хочешь?». А рядом висит трёхгранный штык с полей сражений. Выше — подлинный немецкий фетровый шлем четырнадцатого года. Когда приезжают молодые немцы делегациями, все по очереди примеряют, в зеркало смотрятся, фотографируются.
Наши искусствоведы сами творчеством не занимаются. Им наговорил кто-то чего-то, наслушались и сейчас этот авангард превозносят чёрт знает до какой степени. «Чёрный квадрат» Малевича купили за 16 миллионов рублей, а стали смотреть его, просвечивать, а под ним работа Малевича — мазня какая-то. Какая там философия… Это всё равно что человек задумался и смотрит в одну точку в тёмной комнате. А когда художник говорит «Я так вижу», ведь так не бывает. Почему музыкант не имеет права сказать «А я так слышу» и играть вместо «ля» «до»? Какая-то логика должна быть. А все эти квадратики, треугольнички… В Москву привезли выставлять замороженную сосульку из человеческой мочи — это произведение искусства, что ли?
Я как-то на открытие своей выставки по случаю семидесятилетия пришёл. Пару искусствоведов принимали участие, чаем угощали. Потом вызвали меня, говорят, хочет вас увидеть женщина. Красное лицо, такое изработавшееся. «Я, — говорит, — приехала только в областной суд». Она где-то в Тоншаевском районе работала бригадиршей. Сурова такая тётка. Лет тридцать пять ей. Говорит: «Знаете, у меня такое пакостное настроение было сейчас, идти никуда не хочется, всё в жизни так навалилось, а посмотрела ваши работы — и лес, и зима, и лето. Так душу вы мне согрели. Спасибо большое». Вот это для меня ценнее чего-либо в тысячу раз.
А ещё, бывает, пожилые люди смотрят: «Это у нас! В деревне у нас вы были?». Да не был я там никогда. И обмануть не хочется, и обидеть нельзя. Они живут в этой красоте природы и не видят, им показывать надо.
Приехал я в одну деревню, старухи сидят и мужик с ними. Подошёл к скамейке: «Простите, беспокою, отрываю». Мужик: «Чё надо?». «А вот есть у вас красивые места, которые посмотреть можно, куда-то подъехать?». И сразу раскрылись душой, начали наперебой рассказывать: «Да ты туда вот съезди, да ты знаешь, там такой бугор красивый, туда тропинка, мы туда приходим просто посидеть, а у нас вот там вот мельница была, перекат воды, так вода красиво шумит, жалко ты не нарисуешь этот шум…», — хороший у нас народ.
Я делал и натюрморты, и городской пейзаж. Никому не было это нужно. Делал портреты заказные. А заказывают только те, кто с большим кошельком, время было такое, что они наворовали каким-то путём этих денег.
Она приходит вся в бриллиантах с телохранителем, говорит, я боюсь без телохранителя, у вас такая лестница плохая, страшная. «Ой, вы тут меня слишком молодой сделали, не пойдёт. Переделывайте». Я говорю, хорошо. Через неделю позвонил: приходите, сделал. Ничего не делал. «Ну вот, поправили, теперь хорошо».
Софья Оршатник
12+
